Везде цитируют исследование про масштабное занижение смертности от коронавируса в России. «Медуза» обвиняет российские власти в содействии распространению болезни: упоминается организация «голосования» за новую конституцию и связанное с этим голосованием снятие ограничений в мае-июне.
Я согласен с тем, что российская власть несет ответственность за каждую смерть от коронавируса, наш страх за себя и близких и неизученные долгосрочные эффекты болезни, которой, по всей видимости, переболело около половины россиян. С этим обвинением сложно спорить: федеральные и петербургские власти не оказали финансовую поддержку тем, кто потерял доход в апреле, и решили пожертвовать жизнью нескольких сотен тысяч людей ради проведения сомнительных реформ и сохранения экономических показателей.
В мае в Петербурге образовалось довольно большое количество людей, готовых игнорировать требования безопасности вроде социальной дистанции и масочного режима. У этих людей возник запрос на возобновление «нормальности» как относительно возвращения на работу, так и относительно общения с другими людьми.
Пожалуй, одним из наиболее странных и страшных для меня моментов за всю продолжающуюся пандемию случился во второй неделе мая: прогуливаясь днем, я перешел через мост Лейтенанта Шмидта и оказался на Сенатской площади. Уже совсем летнее солнце нагревало газон у Медного всадника; на газоне находилось несколько десятков кампаний молодых, здоровых, радующихся жизни людей, общавшихся друг с другом так, как будто никакого коронавируса не существует.
Просматривая в социальных сетях, как мои знакомые встречаются друг с другом, путешествуют по Ленинградской области и России тогда, когда я лишь изредка покидал пределы Васильевского острова, я думал о том, что в головах каждого и каждой произошел определенный сдвиг или перелом: момент принятия решения о том, что он или она может пренебречь своей потенциальной способностью переносить коронавирус и быть причиной заражения и смерти других людей ради близкой коммуникации с другими людьми.
Я знаю, что можно встречаться с друзьями и соблюдать дистанцию; можно работать в офисах и заниматься физическим трудом в масках и респираторах, но большинство петербуржцев в какой-то момент решило, что их комфорт и ощущение возвращение «нормальности» важнее, чем их способность случайно убивать других людей.
В июне по системам звукового оповещения еще крутили призывы находиться на самоизоляции, но большей части города уже было плевать. Тогда же в Петербург устремились российские туристы, и город окончательно перешел на существование в «пост-ковидном» мире. Городские издания писали статьи вроде «На какие фестивали можно сходить после окончания пандемии». На этом фоне прошло удивительно безопасное (в Петербурге) «голосование» за т.н. Конституцию: как библиотеки, в которых требовали носить маски и перчатки даже в самый разгар ковид-диссидентских настроений, «голосование» было организовано и проведено с минимальными рисками для здоровья людей, решивших принять в нем участие.
В сентябре, когда говорили о том, что началась «вторая волна» пандемии, редко кто упоминал о том, что еще не закончилась первая. Первая волна продолжалась эпидемиологически, но она закончилась дискурсивно: люди продолжали заболевать коронавирусом, но о нем перестали говорить. Зайдя в конце августа на главную страницу «Медузы» и пролистав до самого конца дневной ленты новостей, я не увидел ни одного текста или новости про коронавирус.
В какой-то момент в Петербурге и, возможно, вообще в России, сложился консенсус: не говорить о пандемии. Жать руки так, как будто вы не можете передать болезнь. Не соблюдать разметку в магазинах. Организовывать и ходить на концерты, вечеринки, фестивали, другие мероприятия. Путешествовать. Коронавирус стал местом умолчания. Зоной персональной ответственности: люди говорили о том, что те, кто боятся болезни, могут надевать «намордники», удобно защищаясь этим высказыванием от персональной ответственности за заражение других людей. Петербург стал ковид-диссидентским городом, в котором даже самые передовые люди отказались от «условностей» коронавирусной эпохи.
Этот консенсус продержался приблизительно до первой недели ноября, когда не говорить о пандемии стало невозможно: люди надели маски в общественных местах, но цепочки передачи было уже не остановить, поскольку внутри рабочих и образовательных коллективов горожане по-прежнему не собирались использовать средства защиты.
Поэтому, когда говорят о том, что современная российская власть виновата в «избыточной» смертности, упускают, что ответственность лежит и на тех людях, которые в мае или летом решили, что Zoom не заменит совместных посиделок в любимом баре, дистанционка – зло, а сидеть в офисе в маске слишком накладно. Коронавирус – отличный пример банальности зла: в 2020 году 350 тысяч человек умерло не только из-за того, что в Кремле сидит злой Путин, в Смольном – злой Беглов, а на местах – некомпетентные исполнители, но из-за того, что кому-то было лень надевать маску, когда он спускался в метро.
И этих «кого-то» — миллионы.